Анатолий Папанов: так хочется пожить… Воспоминания об отце - Папанова Елена Анатольевна (читаем книги TXT, FB2) 📗
Начался сезон в Театре сатиры. Она стала работать. Плучек предложил маме продолжить играть спектакль «Гнездо глухаря», где они играли с папой, с другим актером. Она сказала: «Вводите кого хотите, но я играть его с другим не буду». Конечно, спектакль сняли с репертуара. А вот спектакль «Родненькие мои» по пьесе Смирнова, где они тоже играли вместе, остался. На папину роль ввели другого актера, Виктора Байкова. Маме было очень тяжело на репетициях. Иногда слезы застилали ей глаза, и она не могла играть дальше. Плучек кричал во время репетиции: «Где Каратаева? Почему ее сейчас нет на сцене?» А мама стояла за кулисами и плакала. И не было сил репетировать дальше.
Андрей Смирнов – сын замечательного писателя Смирнова, автора романа «Брестская крепость». Сам он – кинорежиссер, снявший фильм «Белорусский вокзал».
Мама стала постепенно приходить в себя. Конечно, скоро встал вопрос о памятнике на Новодевичьем кладбище. Сначала мы обратились к прекрасному ленинградскому скульптору Аникушину. Он сделал эскиз памятника, который нам очень понравился. Но дальше эскиза дело не пошло. Аникушин был очень знаменит, конечно, очень занят. Шли месяцы, а работа не двигалась. Тогда пришлось поменять мастера. Над памятником стали работать скульптор Народицкий и архитектор Воскресенский. Для работы он взял у нас множество фотографий папы, сделал несколько эскизов, из которых мы выбрали наиболее понравившийся. Периодически приглашал нас к себе в мастерскую и показывал нам то, что он сделал. Работа шла довольно быстро, и 27 октября 1992 года памятник Папанову на Новодевичьем кладбище был открыт. Все деньги, которые были накоплены родителями за совместную жизнь, ушли на оплату этого памятника. Как я уже писала, ни театр, ни СТД не помогли нам даже копейкой. Небольшую денежную помощь оказал «Финист-банк», так как один из его учредителей, господин Копьев, жил с родителями в одном доме. Как-то, встретив маму в лифте, он предложил ей помощь.
Мама продолжала работать в театре. Конечно, глубоко в душе у нее была обида на Плучека за то, что он не отпустил артистов из Риги на похороны отца, да и сам не приехал. Ей казалось, что режиссер довольно легко отнесся к уходу из жизни таких артистов, как Папанов и Миронов, и не очень чтит их память. Память о тех людях, которые так много сделали для театра, были ведущими актерами и составляли честь и славу коллектива. Мария Владимировна Миронова вообще обиделась на Плучека и театр и прекратила всякое общение. Прошел год со смерти отца, и эта дата в театре не была отмечена. Обида мамы увеличилась. И вдруг однажды в театре ей вручили письмо от Валентина Николаевича Плучека:
Дорогая Надежда Юрьевна!
На сборе труппы я понял, как Вас глубоко обидело, что в день годовщины Вы не получили от меня письма.
Милая Наденька! По сегодняшний день, заверяю тебя, не проходит невероятная боль при одной мысли о Толе. Поверь мне, что зачастую настоящее чувство соболезнования и соучастия выражается ни слезами, и ни телеграммами. Лежа в больнице, я был в этот день вместе с коллективом и с тобой. Поверь в мое искреннее расположение к тебе, как к актрисе и человеку.
Мама научилась жить самостоятельно, хотя и было невероятно трудно не чувствовать поддержки любимого мужа, ведь они прожили вместе 43 года. Она всегда неплохо вязала на спицах, а тут увлеклась вязанием на машине. Купила вязальную машину Veritas, устроилась на специальные курсы и стала обвязывать внучек. Тогда в магазинах ничего не было, и эти красивые детские вещи, связанные бабушкой, приходились нам как нельзя кстати.
У нас в театре тем временем грянули новые перемены. В назначенный день перед лицом художественного совета должны были предстать все актеры. По алфавиту вызывали каждого в кабинет, где члены худсовета в присутствии этого человека обсуждали его работы и его творческий потенциал. После этой жуткой экзекуции за порогом остались многие актеры. В основном, конечно, пенсионного возраста, но были и молодые. И с этого момента начался раскол на две группы. Те артисты, которые были не согласны с этой «чисткой», организовали свой коллектив. Театр им. Ермоловой разделился. Одна часть стала называться Международным театральным центром им. Ермоловой, которым по-прежнему руководил Валерий Фокин. Другая – Театром им. Ермоловой, который возглавил Владимир Андреев, покинувший к тому времени Малый театр.
Я осталась в труппе Фокина. Там было интересно. Из Театра сатиры пришел актер Алексей Левинский, который имел уже в своем бывшем коллективе несколько постановок и руководил театральной студией. Его отец, Александр Петрович Левинский, учился вместе с моими родителями в ГИТИСе и даже одно время был директором Театра сатиры. В этом театре Алексей сыграл главную роль в спектакле «Затюканный апостол», чем прославился на всю Москву. Я была еще школьницей, когда смотрела эту работу, и Алексей сразу стал для меня кумиром. Я подошла к нему после спектакля, и он подписал мне свою фотографию. Думала ли я тогда, что мы встретимся с ним в театре, и я буду занята в его работах!
Первой постановкой Левинского в театральном центре им. Ермоловой была комедия Островского «За чем пойдешь, то и найдешь», где я получила роль Матрены. Далее последовала Гавриловна из «Воспитанницы» тоже Островского, Невеста из «Мещанской свадьбы» Брехта. Мне было интересно работать с Алексеем Левинским и поэтому, когда он пригласил меня к себе в студию, я с радостью согласилась. Коллектив был экспериментальный, и наряду с профессионалами там работали любители. Одной из моих работ в студии была роль Кормилицы в пьесе нашумевшего Владимира Сорокина «Дисморфомания». И все мои работы в студии были так не похожи на то, что я делала в театре! Здесь все работали бесплатно, но увлеченно.
А на меня надвигалась еще одна беда – тяжело заболел муж. Началось все с банальной температуры и кашля. Кашель не прекращался, хотя Юра лечился под наблюдением врача. Потом температура стала подниматься свечками до 39–40 градусов. Врачи поставили диагноз – воспаление легких. Стали усиленно лечить, но температура не опускалась. Юру положили в больницу, но там тоже не помогли. Наконец, с помощью моей близкой подруги, врача-кардиолога Ольги Костылевой, муж оказался в кардиологическом отделении Клиники госпитальной терапии ММА им. И. М. Сеченова у профессора Недоступа, кстати, супруга нашей актрисы Ольги Георгиевны Фомичевой. Профессор Недоступ поставил правильный диагноз – бактериальный эндокардит. Было начато лечение, которое привело к положительным результатам. В клинике муж пролежал в общей сложности около трех месяцев. Ставился вопрос об операции на сердце, но все обошлось без хирургического вмешательства.
Мы с девочками часто навещали Юру, но нам было тяжело не только морально, но и материально. Не скрою, в основном наш бюджет держался на заработках Юры, ведь известно, что зарплата актеров в театре невелика. А подработок тогда у меня не было. И я подумала, что надо продать какую-нибудь ценную вещь. Выбор пал на настоящие фирменные охотничьи лыжи, подаренные когда-то мужу, хотя он и не был охотником. Я нашла фотохудожника, работавшего в Зоологическом музее, и он с удовольствием за хорошие деньги купил у меня лыжи. Экономила буквально на всем, стараясь как-то продержаться, но детям вида не показывала, что нам тяжело. Мама тоже не знала о наших материальных проблемах. Когда Юру выписали, жизнь семьи постепенно нормализовалась. Муж начал работать.
Мама продолжала играть в театре, но ролей стало намного меньше, так как некоторые спектакли, где она была занята, сняли с репертуара. Это часто так бывает – когда на афише появляются новые названия, старые спектакли снимают. Мама решила пойти к Плучеку и поговорить с ним о работе. Тот внимательно выслушал просьбу, сказал, что ценит маму как актрису, пообещал занять в новом спектакле, но обещание это так и не выполнил. Это тоже бывает – режиссеры иногда забывают про свои обещания. Но, слава Богу, кроме театра у мамы была еще и другая жизнь. У нее была я, были внучки, и она помогала мне растить детей. Постепенно мама свыклась со статусом вдовы, свято оберегая память отца.
